Для большей ясности дадим слово еще одному свидетелю — Владимиру Фроловичу Вилюгову, бывшему в 1941 году начальником оргинструкторского сектора политотдела Балтийского морского пароходства. Тогда он заявил старшему военному следователю:
«Это было в день прибытия в Ленинград первой партии моряков, спасшихся с погибших транспортов, следовавших при эвакуации из Таллина. Я шёл с Двинской улицы в управление пароходства. У пивного ларька, что напротив клуба моряков, стояла группа мужчин, человек 5—6, не менее десяти. Из этой группы вышел ко мне помполит траспорта № 523 — Желтов. Иа заданный мной вопрос — когда они прибыли и почему он не зашел сразу в политотдел — Желтов ответил: «Разве ты не слышал о безобразии? Весь наш флот потопили, пустили большой караван без всякой охраны…» Точно дальнейших слов Желтова я не помню, но он вспоминал Трибуца и руководство военного флота, говоря, что если за это безобразие виновных не расстреляют, то он, мол, не знает, что дальше делать.
Далее Желтов сообщил, что пароход «Казахстан» погиб, что из всей команды остался он один, что он прыгнул последним с тонувшего транспорта.
Говорил Желтов громко, рядом с людьми, стоявшими у пивной, и я его остановил, предложив поговорить об этом потом. Вот все, что мне известно об оставлении помполитом Желтовым парохода «Казахстан».
Почти все строки этого показания в протоколе подчеркнуты красным карандашом. В те времена их одних было достаточно для вынесения человеку смертного приговора.
Может, все так и было сказано Желтовым в крепком подпитии, которое он, кстати, и не отрицал позже, в трибунале и на следствии. И, естественно, ссылаясь на сильное опьянение, утверждал, что плохо помнит содержание разговора с Вилюговым.
Ну а что же он помнил и говорил на трезвую голову? Послушаем из первых уст, вернее, прочтем те показания Желтова в 1941 году, под которыми стоят его подписи, подтверждающие верность сказанного им:
«…Утром 29 августа я дремал в штурманской рубке. Время от времени я выходил на мостик… В рулевой рубке стоял матрос Ракитин у штурвала. Капитан Калитаев ходил то на правое, то на левое крыло мостика и давал команду рулевому. Где находились штурмана, я не видел.
Взрыв раздался, когда я дремал, сидя на диване в штурманской рубке. Посыпались стекла, приборы, и на меня упала вырванная дверь рубки. Все помещение наполнилось черным дымом н горячим воздухом. Я сбросил с себя пальто, схватил спасательный нагрудник и вышел на правое крыло мостика. В рулевой рубке и на мостике никого не было. Вокруг — паника, крики, дым и кое-где показался огонь. Взглянув вниз с крыла мостика, я увидел человека, одетого в комбинезон песочного цвета, который прошел к борту и сказал: «Бросайтесь за борт!», — после чего сам прыгнул за борт. Этот человек был без головного убора, волосы его были седоватые, лица я не видел, т. к. смотрел ему почти в затылок. В тот момент мне показалось, что это капитан Калитаев. Сейчас я в этом сомневаюсь, т. к. Калитаев на мостике был в форменном костюме и шинели. И вообще я никогда не видел Калитаева на мостике в комбинезоне. Позднее и Калитаев мне говорил, что он был в форменном костюме.
Чтобы разыскать кого-либо из экипажа, я спустился на ботдек, но никого, кроме военных, не видел. Я решил пройти на корму, но ввиду посадки на шлюпки толпы людской по ботдеку пройти нельзя было. Я спустился на спардек. Здесь также было много народу. Я стал пробираться по внешней стороне борта, держась руками за планшир и ногами упираясь во внешний узенький выступ, идущий вдоль судна за бортом.
Так я дошел до уровня шлюпки, которая оказалась почти над моей головой. В шлюпку садилась целая гуща народу, и я стал пятиться назад.
В это время носовая таль шлюпки, по-видимому, оборвалась, и шлюпка повисла носом вниз на кормовой тали. Что-то мягкое, вероятно, один из падающих людей, ударило меня по шее и спине. Я сорвался н упал в воду.
В воде я плавал, держась за обрубок какого-то дерева. Меня подобрал буксир.»